Книга Страшного суда - Страница 36

Деревню можно назвать весью или юдолью, но как построить фразу? Синтаксис ведь, наверное, должен быть французский.

— Quelle demeure avez vous m'apporté? — произнесла она вслух, но женщина уже ушла, и все равно получилось неправильно. Французы уже двести лет как ни при чем. Надо спрашивать по-английски. «Где деревня, в которую вы меня привезли?» Но как будет «деревня»?

Мистер Дануорти предупреждал, что нечего рассчитывать на переводчик, надо учить среднеанглийский и нормандский французский, и немецкий. Он заставлял ее декламировать Чосера целыми страницами по памяти. «День отблистал, и ниспустилась ночь, велящая заканчивать работу» Нет, не то. «Где деревня, в которую меня привезли?» Как же это сказать?

Он привез ее в селение и постучал в дверь. Им открыл старик с топором. Топор, само собой, чтобы рубить дрова для костра. Старик, потом женщина, и оба говорили на непонятном языке, потом дверь закрылась, оставив их снаружи, в темноте.

— Мистер Дануорти! Доктор Аренс! — закричала Киврин, и в груди тут же стало печь. — Не давайте им закрыть переброску, — попросила она рыжеволосого, но тот снова превратился в разбойника, в душегуба.

— Нет, — сказал он, — всего лишь ранена.

И дверь отворилась снова, и он внес ее внутрь, на костер.

Как же тут жарко.

— Thawmot goonawt plersoun roshundt prayenum comth ithre, — произнесла женщина, и Киврин подняла голову, чтобы попить, но женщина держала не чашку, а свечу, которую она приблизила к самому лицу Киврин. Слишком близко. Сейчас волосы загорятся.

— Der maydemot nedes dya, — сказала женщина.

Свеча трещала у самой щеки. Волосы уже занялись. Языки пламени плясали на выбившихся прядях, сжигая их дотла.

— Тс-с-с! — Женщина стала хватать Киврин за руки, но та уворачивалась и не давалась, хлопая по волосам, чтобы погасить огонь. Пламя перекинулось на ладони.

— Тс-с-с. — Женщина прижала ее руки. Нет, не женщина, слишком сильная хватка. Киврин заметалась, завертела головой, сбивая пламя, но голову тоже кто-то прижал. Волосы полыхнули факелом.

Когда она очнулась, в комнате было дымно. Огонь, наверное, погас, пока она спала. Так уже было с одним мучеником, которого тоже отправили на костер. Его друзья подложили в хворост зеленых веток, чтобы он задохнулся в дыму и не горел заживо, но получилось только хуже: огонь поутих, и несчастный тлел много часов подряд.

Над кроватью склонилась женщина. Сквозь дым Киврин не могла разобрать, молодая она или старая. Наверное, это рыжеволосый погасил костер. Он укрыл ее своим плащом, потом подошел к костру и раскидал его ногами, а теперь все затянуло дымом и ничего не видно.

Женщина окропила Киврин водой, и капли зашипели, как на раскаленной сковороде.

— Hauccaym anchi towoem denswile? — спросила женщина.

— Я Изабель де Боврье, — представилась Киврин. — Мой брат лежит больной в Ившеме. — Слова не шли на ум. «Кель демер». «Когда апрель обильными дождями, разрыхлил землю, взрытую ростками…» — Где я? — спросила она по-английски.

Над ней возникло чье-то лицо.

— Hau hightes towe?

Лицо разбойника из заколдованного леса. Киврин в страхе отпрянула.

— Уходите! — воскликнула она. — Что вам нужно?

— In nomine Patris, et Filii, et Spiritus sancti, — произнес мужской голос.

«Латынь», — облегченно вздохнула Киврин. Здесь где-то священник. Она попыталась приподняться, силясь разглядеть священника за спиной душегуба, но не смогла. Слишком дымно. «Я ведь знаю латынь. Мистер Дануорти велел ее выучить».

— Зачем вы его сюда впустили? — По-латыни получалось. — Он разбойник! — Слова застревали в саднящем горле, но, судя по тому, как разбойник изумленно отшатнулся, ее услышали.

— Не бойся, — сказал священник, и Киврин отлично поняла. — Ты лишь вернешься домой.

— К переброске? Вы отвезете меня к месту переброски?

— Asperges me, Domine, hyssope et mundabor, — проговорил священник. «Окропивши мя иссопом, и очищуся». Все понятно, до единого слова.

— Помогите мне, — попросила она на латыни. — Я должна вернуться туда, откуда пришла.

— …nominus… — произнес священник едва слышно. Имя. Ему нужно ее имя. Киврин приподняла голову. Она казалась непривычно полегчавшей, будто волосы и впрямь сгорели целиком.

— Имя? — переспросила Киврин.

— Назови мне свое имя, — повторил священник.

Надо ответить, что ее зовут Изабель де Боврье, дочь Жильбера де Боврье из Ист-Райдинга, но протолкнуть все эти имена через сдавленное болью горло вряд ли удастся.

— Мне нужно обратно. Иначе они меня не найдут.

— Confiteor deo omnipotenti, — донесся издали голос священника. Она не видела его лица. За спиной лиходея бушевало пламя — наверное, в костер снова подбросили дров. — Beatae Mariae simper Virgini.

Он читает «Исповедую», сообразила Киврин — покаянную молитву. Тогда разбойнику здесь не место. На исповедь не допускаются посторонние.

Теперь ее очередь. Она попыталась сложить руки в молитвенном жесте, но не смогла, и священник помог ей, а потом позабыла слова, и он стал читать с ней хором. «Помилуй меня, отче, ибо я согрешила. Исповедую Господу всемогущему, и тебе, отче, что я согрешила много мыслию, словом и делом. Моя вина».

— Mea culpa, — шептала Киврин. — Mea culpa, mea maxima culpa.

Моя вина, моя вина, моя величайшая вина — но ведь это не так, это просто формулировка в покаянной молитве.

— Каков твой грех? — спросил священник.

— Грех? — непонимающе откликнулась Киврин.

— Да, — подтвердил он мягко, наклоняясь почти к самому ее уху. — Покайся в грехах своих, и Господь дарует тебе прощение, и ты войдешь в царство небесное.