Книга Страшного суда - Страница 109

109

«Узрели мы новорожденного Христа», — отчетливее зашептала Киврин. Леди Имейн обернулась.

— И ангелов, поющих Господу хвалу, — продолжал Рош, и снова неверно. Леди Имейн перевела свой негодующий взгляд на него.

Обо всем этом наверняка будет доложено епископу. И о свечах, и о неаккуратном подоле и бог весть еще о каких недочетах и прегрешениях.

«Ответствуйте, что зрели вы», — подсказала Киврин, и священник будто опомнился.

— Ответствуйте, что зрели вы, — произнес он четко и ясно. — И о рождении Христа поведайте. Узрели мы новорожденного Христа и ангелов, поющих Господу хвалу.

Он перешел к «Исповедую…», и, хотя Киврин продолжала шептать слова про себя, отец Рош больше не сбивался. Она слегка успокоилась, но не сводила с него глаз, когда он направился к алтарю читать «Молим тебя, Господи…»

Под стихарем у него чернел подризник — оба одеяния изначально довольно тонкой работы, судя по всему. Рошу они были малы — когда он склонился над алтарем, из-под края подризника показались добрых сантиметров десять его поношенных коричневых чулок. Наверное, облачение досталось от предшественника — или с барского плеча капеллана Имейн.

Священник в реформистской церкви накинул синтетический полиэстровый стихарь поверх коричневого свитера с джинсами. Он заверил Киврин, что всенощная будет проведена строго по канону, хоть и в послеполуденный час. Текст антифона восходит к восьмому веку, а ужасающе подробно выписанные стояния крестного пути — копии туринских. Однако церковь располагалась в бывшем канцелярском магазине, роль алтаря исполнял складной столик, и снаружи карильон на Карфаксе домучивал «Полночью ясной…»

— Господи, помилуй, — произнес Коб, молитвенно складывая руки.

— Господи, помилуй, — подхватил отец Рош.

— Христе, помилуй, — проговорил Коб.

— Христе, помилуй, — звонко откликнулась Агнес.

Киврин прижала палец к губам, прошипев «тс-с-с». Господи, помилуй. Христе, помилуй. Господи, помилуй.

На экуменической службе тоже читали «Господи, помилуй» — наверное, священник-реформист выторговал у викария в обмен на передвинутую всенощную, но священник из Церкви Тысячелетия отказался в этом участвовать и только смотрел на всех с холодным неодобрением. Как леди Имейн.

Отец Рош вроде бы освоился. Прочитал без запинки Великое славословие и Песнь ступеней, затем перешел к Евангелию.

— Initium sancti Envangelii secundum Luke, — произнес он и начал, спотыкаясь, читать на латыни. — «В те дни вышло от кесаря Августа повеление сделать перепись по всей земле…»

Викарий в церкви Святой Марии читал то же самое. Только, по настоянию Церкви Тысячелетия, в общенародном переводе, который начинался так: «Днесь посудили политиканы устроить перепись для всех налогоподатчиков…» И все равно это было то же Евангелие, которое сейчас старательно зачитывал отец Рош.

— «И внезапно явилось с Ангелом многочисленное воинство небесное, славящее Бога и взывающее: слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!» — Отец Рош поцеловал Библию. — Per evangelica dicta deleantur nostra delicta.

Дальше по порядку предполагалась проповедь. В большинстве деревенских приходов священники проповедовали только по большим праздникам, да и то вся проповедь сводилась к катехизису — перечислению семи смертных грехов и семи деяний милосердия. Полная проповедь скорее всего будет на торжественной литургии, рождественским утром.

Однако отец Рош вышел в центральный проход, который снова почти весь заполнился сельчанами, подпирающими колонны и друг друга в попытках встать поудобнее, и начал речь:

— Во дни, когда Христос сошел с небес на землю, Господь послал нам знаки, возвещающие его прибытие. И дни кончины века тоже будут отмечены знаками. Будут глады и моры, и нечистый возьмет власть над всея землей.

«Ох нет, — подумала Киврин, — только не надо про дьявола на вороном коне».

Она оглянулась на Имейн — та клокотала от ярости. Впрочем, старухе, по сути, все равно, что он скажет: она лишь выискивает, к чему придраться, чтобы наябедничать епископу.

Леди Ивольда смотрела сурово, остальные стояли со скучающе покорным видом, в который проповедь повергает всех прихожан во все века. На прошлое Рождество в церкви Святой Марии слушатели сидели с тем же выражением лица.

Темой для проповеди в том году послужила борьба с мусором, и декан Крайст-Чёрч начал ее так: «Христианство родилось в хлеву. Значит ли это, что ему суждено закончить свои дни в выгребной яме?»

Но все это было не важно. Стояла полночь, в церкви Святой Марии имелся каменный пол и настоящий алтарь, и, если закрыть глаза, исчезала ковровая дорожка, и зонтики, и лазерные свечи. Киврин убрала тогда пластиковую подставку и встала коленями прямо на камни, пытаясь вообразить, каково оно в Средневековье.

Мистер Дануорти предупреждал, что действительность не сравнится ни с какими предположениями. И оказался прав, конечно. Во всем, кроме службы. Киврин представляла ее именно так — каменный пол и «Господи, помилуй» вполголоса, запах ладана вперемешку со свечным жиром, и холод.

— Господь придет с огнем и мором, и все падут под ними, — вещал отец Рош, — но даже в последние дни Господь не оставит нас своим милосердием. Он пошлет нам утешение и радость и примет нас в чертог свой.

Примет в чертог. Киврин снова подумала о мистере Дануорти. «Не нужно вам туда. Все будет не так, как вам видится». И он не ошибся. Он никогда не ошибается.

Но даже ему, волновавшемуся о разбойниках, оспе и кострах, не пришло в голову, что Киврин элементарно потеряется. Что за какую-нибудь неделю до стыковки она так и не найдет место переброски. Она посмотрела на Гэвина; рыцарь, стоя по ту сторону от прохода, глядел на Эливис. Надо будет как-то отловить его после службы.

109