Книга Страшного суда - Страница 150

150

— Это не кара Господня, — холодно возразила она Имейн. — Это хворь.

— Он пропустил «Исповедую…» — пробормотала старуха и, уковыляв обратно в угол, снова встала на колени. — Он поставил хорошие свечи на алтарную преграду вместо алтаря.

Киврин подошла к Рошу.

— Здесь нет ничьей вины.

— Если Господь и впрямь карает нас, — проговорил священник, глядя в огонь, — то, видать, сильно велик наш грех.

— Грехи ни при чем, — повторила Киврин. — Это никакая не кара.

— Dominus! — выкрикнул вдруг клирик, силясь сесть. Он снова закашлялся, жутким рычащим, разрывающим грудь кашлем, однако ничего не выплюнул. Страшные звуки разбудили Розамунду, которая начала тоненько всхлипывать. «Если это не кара, — подумала Киврин, — то уж больно на нее похоже».

Сон мало чем помог Розамунде. Снова поднялась температура, глаза ввалились. От малейшего движения девочка вздрагивала, будто от удара плетью.

«Надо что-то делать. Чума ее высасывает».

Дождавшись возвращения Роша, Киврин сходила в светлицу за медицинским ларцом. Имейн, беззвучно шевелившая губами, на вопрос, что там в полотняных кисетах, уткнулась лбом в сложенные ладони и закрыла глаза.

Кое-что Киврин узнала и без нее. Мистер Дануорти велел изучить лекарственные травы, поэтому окопник, медуницу и растертую пижму она отличила. Еще в ларце отыскался мешочек толченого сульфида ртути, которым ни один человек в здравом уме не стал бы никого лечить, и наперстянка, недалеко от него ушедшая по ядовитости.

Вскипятив воды, Киврин заварила все знакомые травы разом. По залу поплыл чудесный летний аромат, и на вкус отвар получился не хуже, чем ивовый, но проку от него было не больше. К ночи клирик уже кашлял не переставая, а на животе и руках Розамунды начали расплываться красные пятна. Бубон вырос размером с яйцо и на ощупь казался таким же твердым. При каждом прикосновении к нему Розамунда взвизгивала от боли.

Во времена чумы врачи делали припарки на бубоны или вскрывали их. А еще пускали кровь и лечили мышьяком… С другой стороны, клирику явно стало получше, когда прорвался его бубон, и он до сих пор жив. Однако вскрытие может привести к распространению инфекции. Или, что еще хуже, занести вирус в кровь.

Киврин нагрела воды и намочила в ней тряпицы, чтобы сделать припарку. Но хотя вода была чуть теплой, Розамунда все равно истошно взвизгнула. Пришлось вернуться к бесполезной холодной. «А остальное, можно подумать, помогает, — с досадой возразила себе Киврин, прижимая холодную тряпицу к подмышке Розамунды. — Тут все бесполезно».

«Я должна отыскать переброску». Как? Леса тянутся на многие мили, в них сотни дубов и десятки полян. Ей никогда не найти ту самую. И Розамунду нельзя оставить.

Может быть, Гэвин вернется. В некоторых городах попросту закрывали ворота — может, его не пустят в Бат, или он поговорит с кем-нибудь в пути и поймет, что лорд Гийом скорее всего уже погиб. «Возвращайся, — звала она его мысленно. — Скорее. Торопись!»

Она снова принялась перебирать снадобья Имейн, пробуя на вкус содержимое кисетов. Желтый порошок — сера. Ее тоже использовали во времена эпидемий, сжигая на огне, чтобы парами очистить воздух. Киврин припомнила из истории медицины, что сера убивает некоторые бактерии, только вот вылетело из памяти — возможно, для них губительны лишь соединения серы. Ладно, это безопаснее, чем вскрывать бубон.

Киврин бросила щепотку в очаг, с самого краю, посмотреть, что будет. Огонь пыхнул желтым облаком, от которого у Киврин запершило в горле даже через повязку. Клирик стал хватать ртом воздух, а Имейн в дальнем углу зашлась надрывным сухим кашлем.

Киврин надеялась, что запах тухлых яиц через минуту-другую выветрится, однако желтое облако так и висело в воздухе, разъедая глаза. Мейзри, кашляя в передник, выскочила во двор, а Эливис увела Имейн и Агнес на чердак.

Подперев входную дверь поленом, Киврин принялась махать тяжелой кухонной салфеткой, и немного погодя воздух слегка очистился, хотя в горле по-прежнему першило. Клирик кашлял не переставая. Розамунда кашлять перестала, пульс у нее замедлился настолько, что Киврин едва его нащупала.

— Я не знаю, что делать, — пробормотала она, сжимая сухое и горячее запястье девочки. — Я все перепробовала.

Кашляя, в зал вошел Рош.

— Это сера, — объяснила Киврин. — Розамунде хуже.

Он взглянул на девочку, потрогал пульс и снова вышел. Киврин это обнадежило. Он бы не оставил ее, будь дела по-настоящему плохи.

Через несколько минут он вернулся — в ризе, с елеем и виатиком в руках.

— Что такое? Мажордомова жена скончалась?

Он покачал головой.

— Нет! — Киврин увидела, на кого он смотрит, и вскочила на ноги, закрывая от него Розамунду. — Не дам.

— Она не должна умереть без отпущения грехов.

— Розамунда не умирает!

Однако она лежала как мертвая — потрескавшиеся полураскрытые губы, немигающие потухшие глаза. Желтоватая восковая кожа туго натянулась на заострившихся скулах. «Нет, — в отчаянии подумала Киврин. — Я должна что-то сделать. Ей ведь всего двенадцать…»

Рош шагнул вперед с чашей для причастия, и Розамунда воздела руку, будто в мольбе, но тут же уронила.

— Мы должны вскрыть бубон, — решилась Киврин. — Надо выпустить отраву.

Она думала, Рош откажется, возразит, что сперва нужно соборовать и отпустить грехи, но священник промолчал. Поставив елей и чашу на пол, он пошел за ножом.

— Поострее! — крикнула вслед Киврин. — И вина.

Сама она тем временем снова принялась кипятить воду. Принесенный нож она промыла, поливая из ведра и отскребая налипшую у рукоятки грязь ногтями. Потом, обернув ручку полой своего сюрко, Киврин накалила лезвие на огне и обдала кипятком, затем вином и снова кипятком.

150